Я представился, и Глория сунула мне в руки нож, попросивпомочь с луком. Какой юрист, работающий ради идеи, отказался бы на моем месте?

Мне приходилось заниматься подобным у Долли, сообщил я и,утирая слезы, принялся рассказывать о деле, над которым работаю.

– Делами мы не занимаемся, – бросила Глория. – Мы простокормим бездомных. Имен при этом не спрашиваем.

Добровольный помощник принес мешок картофеля. Мне было пора.Поблагодарив за лук, Глория взяла копию списка и обещала что-нибудь разузнать.

Все мои передвижения по городу были четко спланированы, закороткое время предстояло опросить множество людей.

Я поговорил с врачом клиники для бездомных – там хранилисьданные на каждого пациента. Он пообещал: к понедельнику секретарша сверится скомпьютером и сообщит мне, если найдет хотя бы одно имя из списка.

Я отчаевничал с католическим священником храма Искуплениягрехов. Святой отец внимательнейшим образом изучил все семнадцать фамилий, нопомочь оказался не в силах.

– Слишком много проходит передо мной людей, – посетовал он.

В Коалиции борцов за свободу, занимавшей просторное здание,сооруженное еще в прошлом веке, случилась единственная за день неприятность,правда, не очень крупная. К одиннадцати часам за тарелкой бесплатного супавыстроилась длинная очередь. Я направился прямо к входу, чем вызвал бурноенегодование. Послышались оскорбления. Голодные имеют право на злость. Но неужелименя трудно отличить от бездомного? Доброволец небольшими группами пропускаллюдей в помещение. Железной рукой он грубо оттолкнул меня, бесцеремонногонарушителя.

– Да не нужен мне суп. Я ваш юрист.

Мои слова возымели действие: в мгновение ока из ненавистногобелого хама я превратился в друга и защитника и был с почтением пропущен.

Командовал кухней преподобный отец Кип, энергичный коротышкав красном берете, встречаться нам прежде не доводилось. Когда он узнал, что а)я адвокат; б) семья Бертонов – мои клиенты; в) от их имени я собираюсь подать всуд и г) в случае победы потерпевшим выплатят компенсацию, его воображениемзавладели деньги. Потратив впустую целых полчаса, я твердо решил спустить на служителяБожия свирепого Мордехая.

Я позвонил Меган и отказался от совместного обеда, дескать,нахожусь на противоположном конце города и выбиваюсь из графика встреч. Насамом деле опасался, что за ее приглашением кроется желание пофлиртовать.Привлекательная, умная и, безусловно, достойная любви, Меган была сейчас оченьдалека от меня. Последний раз я ухаживал за девушкой лет десять назад и не зналсовременных правил.

Меган сообщила прекрасную новость: Руби не только высиделана двух собраниях, но и заявила, что на протяжении суток не прикоснется кнаркотику. Меган слышала это собственными ушами.

– Сегодня ей нельзя оставаться на улице, – сказаладиректриса. – За двенадцать лет она не прожила без дозы и ДНЯ.

Но куда я мог устроить Руби? У Меган были кое-какиесоображения.

Вторая половина дня оказалась не менее бесплодной, чемпервая. Я узнал адреса всех вашингтонских приютов, перезнакомился с массойнарода и раздал уйму визиток – все.

Из выселенных со склада удалось отыскать только одного –Келвина Лема. Если исключить Девона Харди и Лонти Бертон, то в списке остаетсячетырнадцать человек, провалившихся как сквозь землю.

Закоренелый бродяга наведывается в приют, чтобы поесть,раздобыть обувь или одеяло – и бесследно исчезнуть.

Ему не нужна помощь, он не жаждет общения. Эти четырнадцатьне были таковыми. Месяц назад они имели жилье и исправно вносили аренднуюплату.

Терпение, внушал мне Мордехай, уличный адвокат долженобладать терпением.

Руби встретила меня сияющей улыбкой: почин положен.

Меган уговорила ее провести ночь под крышей. Руби снеохотой, но согласилась.

Мы покатили на запад, в Виргинию. Задержавшись в небольшомторговом центре, купили зубную щетку, пасту, шампунь, сладости. В Гейнсвилле яобнаружил мотель, где за сорок два доллара сдавался одноместный номер.

Руби осталась в нем со строжайшей инструкцией держать дверьна замке до самого утра.

В воскресенье я приеду.

Ночь. Суббота. Конец февраля плавно перетекал в началомарта. Я чувствовал себя молодым, свободным, не столь богатым, как три неделиназад, но и не нищим. Шкаф набит прекрасной одеждой, которой я не пользуюсь.Двухмиллионный город полон прекрасных девушек, которые мне не интересны.

Сидя перед телевизором с бутылкой пива и пиццей, я был почтисчастлив. Появление на публике могло привести к встрече со знакомым, и тотобязательно воскликнул бы: “Эй, да разве ты не за решеткой – я видел в газететвое фото!”

Звонок к Руби чуть не свел меня с ума. После восьмого гудкая готов был рвануть в Виргинию. Наконец Руби подошла к телефону и восторженнопропела, что просто наслаждается жизнью: простояла час под душем, съела полкилоконфет и теперь вся в телевизоре. Покидать номер и не думает.

* * *

В двадцати километрах от столицы, в крошечном городке, гдени я, ни она не знали ни души, достать наркотики было невозможно. Я вполне моггордиться собой.

Сотовый телефон на пластиковом ящике рядом с пиццей внезапнозапищал.

– Как поживаешь, арестант? – услышал я очень приятныйженский голос.

Клер.

– Привет. – Я приглушил телевизор.

– С тобой все в порядке?

– Со мной все великолепно. А как ты?

– Аналогично. Увидела в утренней газете твою улыбку инемножко испугалась.

Клер читала только воскресный выпуск. Значит, газету ейкто-то подсунул. Может, тот тип, что отвечал по ее телефону. Интересно, сейчасКлер тоже с ним?

– Вышло довольно занимательно. – Я рассказал об аресте итюрьме.

Клер явно хотела поговорить. Похоже, кроме меня, собеседникане нашлось, и – невероятно! – она искренне встревожилась:

– Чем грозит обвинение?

– Кража со взломом тянет на десять лет, – буркнул я, ликуя вдуше от ее беспокойства.

– Из-за досье?

– Да. Но никакой кражи не было.